«..я хотел бы жить, жить и умереть в России, если б не было такой земли — Сибирь…». (Александр Башлачёв) Распёрло меня невзначай от того, что встретился я на odnoklassniki.ru со своими давно потерявшимися братьями… Братьями и сестрами, не по крови, но по духу, которые налили фотографий, всколыхнувших во мне воспоминания о событиях более чем двадцатилетней давности.
События эти в очередной раз всплыли в таких деталях и подробностях, что я в который раз удивляюсь свойствам человеческой памяти. Говорю честно, что фотографии эти не мои, неоткуда было им взяться, ведь не было тогда и в помине цифрового фото, но места очень похожие, это совершенно точно, хотя бы потому, что в очередной раз меня в прошлое окунули так, что я сел и на одном дыхании настрочил этот ностальгический опус. 
Так вот, было времечко, когда я работал в одной экспедиции, относящейся к ПГО «Якутскгеология», и память о тех временах периодически оживает под рюмку огненной воды или как сейчас, при рассматривании совсем старых и нечетких или новых цветных и красивых фотографий. За все про все, я проработал в той конторе «семь лет и четыре зимы», бывало, что больше года из тайги не вылезал, нравилось мне там, и всякого интересного происходило… вспоминать — не перевспоминать, новые впечатления были просто каждый день, но захотелось поведать именно об этой памятной РЫБАЛКЕ… Рыбалка эта была не первая и не последняя в тех краях, но вот запала в душу именно она, а об остальных я расскажу потом, если у кого-то будет желание слушать.
Это был конец месяца мая уже далекого 1987-го года. На площади, предусмотренной проектом, осталось одно махонькое незакрытое нами пятно в самых верховьях Алдана, несколько пониже самых верхушек между Становым хребтом и кряжем Зверева (см. карту). Коллектив уже устал после зимовки, всем аксакалам партии хотелось облобызать своих жен и погреться на солнышке… А тут подвернулся я, романтически настроенный все еще молодой специалист, с квалификацией, достаточной для того, чтобы наковырять грязи для проб в тамошних ручьях… И хорошо, что так получилось! Я тоже зимовал на участке, а зимовка там есть большой зачёт и реальная перспектива летнего отпуска, но хотите верьте, хотите — нет, домой мне все еще хотелось гораздо меньше, чем хотелось новых впечатлений. И посему, когда прозвучало «готов?», я заорал — «всегда готов»! Ещё должен немножко рассказать об обычаях страны, чтобы было понятно. Люди делились строго на «тихо-» и «буйно помешанных» (рыбалка и охота). Это современная формулировка моего друга Полковника, но она точна, и я ее принимаю. И там это всяко-разное помешательство было в почете. Тех, кто не рыбачил и не охотился, там было совсем мало. И еще был заложенный в проекте план — выбить столько-то кубов, это нужно было, чтобы докопаться до коренного золота, которое при его наличии нужно было оценить в первом приближении. И, в связи со всем этим, была такая фишка — бригада проходчиков, которая наковыряла за зиму больше всех этих самых кубов, имея какое-то количество свободного времени, в виде премии отправлялась за казенный счет либо на рыбалку, либо на базу бухать «за свои».
Дело в том, что все немалые северные надбавки (восемь «северных», «полевые» и «районный коэффициент»…) начислялись не более чем на 300 советских рублёв и, уже 301 рубль в месяц закрывать было не выгодно — проще было перенести этот вершок на следующий месяц и получить его уже с надбавками. Так и сложилась система «наработать впрок» и закрывать наряды следующим месяцем, чтобы работяги денег не теряли. Ценили их… — на такую собачью работу желающих было мало даже за такие немалые по тем временам деньги. Короче, незакрытая дырка, судя по карте, совпадала с шикарным местом для рыбалки, а время — с окончанием сезона горных работ. Была и бригада проходчиков из трех человек, которая мужественно не пьянствовала зимой (исключая традиционные праздники — Новый Год и День Геолога), умудрилась обеспечить себе максимальный заработок до самой осени и законно претендовала на премиальную рыбалку. 
Я этих мужиков до сих пор помню по именам: Костя Андреев — коренастый, квадратный мужик, похожий на гнома из «Властелина колец», думаю, что он родился с кайлом в руках; Володя Хайбусь — молодой чуваш, приехавший просто заработать денег и, скорее всего, оставшийся там на всю жизнь, и Андрей Назаров -здоровенный, неимоверной силищи, но безобидный детина, которого за год до этого привезли на базу в абсолютно невменяемом похмельном состоянии. После отходняка он «прижился» и был у Кости с Володей типа «на стажировке» по проходческому делу. Причем, первые двое — очень сильно «тихопомешанные», постоянно конкурирующие друг с другом на рыбалках. И еще был рабочий, мой маршрутный кореш Володя Кравцов — местный чульманский бич, не единожды сидявый, хромой, кривоносый и молчаливый, но супернадежный и невероятно выносливый мужик, за которым в его родном Чульмане, как земля за колхозом, закрепилось погонялово «Карамазов». Ну, и я — самый младший по возрасту, но «за старшего». Вот таким составом мы и забросились на точку. В компании оказались и два пса — какой-то непонятный и самостоятельный метис, постоянно сопровождающий какой-нибудь отряд, Аям (он же Ням, Аня… кому как больше нравилось). Он, скорее всего, просто сам залез на борт на базе (была у него такая привычка) и, жутко породистый, купленный на выставке в Москве сенбернар Агай, которого все кроме хозяина называли более привычно и объективно — Бабай.
Эта эксклюзивная псина принадлежала начальнику отряда Сереже Дыбину, который после зимовки собирался в отпуск в теплые края и попросил присмотреть за собачкой. Об этой «собаке Баскервилей» следует рассказать особо. Её боялись все, даже хозяин. Очень рослый кобель, злой и абсолютно неуправляемый. Таежная жизнь повлияла на фактуру и от «доброго мишки» Бетховена осталась только масть. Зверюга поджарая, высокая на лапах, способная с места перемахнуть двухметровый кедровый стланик. Такая не то что замерзающего альпиниста в Альпах не спасет (как ей по породе положено), а сожрет его вместе с триконями. Сколько лопат было в тайне от хозяина об него поломано… После выгрузки, сопровождавший нас Сережа привязал зверя к дереву и виновато улыбаясь попросил не обижать… «Вертушка» ушла, и мы остались в полной тишине на сверкающей на солнце наледи. Боже мой, что это было за место! Сколько всякой красоты видел, но это было нечто особенное! Мы оказались на берегу Алдана, в устье большого с широкой долиной ручья. Алдан в верховьях — типичная горная река с порогами, перекатами, прижимами и глубокими ямами под ними. А место, где мы высадились, было совсем особое — выше устья ручья был широченный и глубокий плес, размером с пару-тройку футбольных полей. Еще выше — ущелье из розовых гранитных скал, на выходе из которого торчали высокие останцы, похожие на сторожевые башни и образовывавшие своеобразные «ворота». Ниже плеса сужение русла и длиннющий, теряющийся за поворотом реки перекат. Наш берег в устье ручья — более-менее пологий, с многочисленными валунами, здоровенным галечным пляжем и террасой, заросшей разнокалиберной, в основном молодой изумрудной лиственницей, а противоположный — крутая стена из тех же розовых скал. Над всем этим бирюзовое небо, а под нами — сверкающая на солнце наледь, которая уходила вверх по ручью и, если окончательно и таяла, то только к сентябрю, чтобы в октябре снова начать расти. Наледь эта вместе с пока не вскрывшимся Алданом, пока составляли единое целое. А там, где заканчивалась наледь, начинался тот же изумрудный лес и те же розовые скалы. На террасе по левому борту ручья когда-то был крохотный поселок, от него осталось всего-ничего — одна пригодная для жилья избушка и совсем развалившаяся баня. Остальное только слегка угадывалось по заросшим мхом срубам и совсем затянувшимся шурфам. Из глубин памяти всплыло, что там добывали флогопит (слюда такая). Кому он в той глуши понадобился, этого я не знал и до сих пор не знаю. А вообще, жилье оказалось вполне цивильное — в избушке оказалась вполне пригодная печка, крепкие, не так давно сколоченные нары, там же нашли мешок с теплыми вещами и мешочки с крупой. Под стрехой в бане обнаружился «мосинский» карабин, а еще в какой-то нычке Андрей откопал бензопилу. Короче, место оказалось посещаемым, только кем и когда — неведомо. Естественно, все было оставлено на своих местах — закон джунглей. К избушке перетащили весь наш немалый скарб, освоили жизненное пространство. Костя, самый тихопомешанный, тут же собрал спиннинг, и жестко огрызаясь на всеобщие подначки, ушел к реке — он ждал этого целую долгую зиму. Вернулся он не быстро, но засветло и объявил, что «нужно ставить (брагу) — пока река вскроется, она как раз и подойдет». Пока то, да се, вспомнили, что забыли о звере диком, который так и остался привязанным к дереву на краю наледи. Добровольцев пилить дрова и готовить ужин хватало, а отвязывать пришлось мне. Я подходил к нему с опаской, но Бабай меня поразил — тише и покорнее его в тот момент (и весь последующий месяц) я припомнил только морскую свинку во Дворце пионеров. Идиота словно подменили — все понимал с полуслова, заглядывал в глаза и всем видом показывал, что вернее друга нет. Вечер прошел как-то быстро, я его не помню. Чего-то приготовили на ужин, все наелись, попадали на нары и отключились. Утром выяснилось, что Бабай изловчился открыть дверь, просочился в избушку (а это всегда было против правил) и нашел себе место под нарами. Это была его самая блаженная ночь, больше ему так ни разу не свезло. Утром первым проснувшийся Костя восстановил «статус-кво» — покорная морская свинка была пинками выдворена на улицу. Забыв о завтраке, все мы пошли на все еще не вскрывшуюся реку. Лично мне спешить было некуда, работы было от силы на три дня, а начальство объявило, что в моем распоряжении три недели (а реально получилось больше) — остальное время нужно было пасти отдыхающих проходчиков, будущих ударников коммунистического труда. Костя и Володя (который тоже тихо-помешанный, только менее эмоциональный, чем Костя) хлестали спиннингами глубокую промоину во льду — верховая вода уже пёрла во всю, и создавалась иллюзия ожившей реки. В принципе, даже тихопомешанным была понятна бесполезность этого занятия, но скопившуюся за зиму энергию куда девать? Вскоре оказалось, что энергии оказалось еще больше, чем можно было бы подумать. «Их руки не для скуки» и «у нас с собой все было» — больше ничего не приходит в голову, чтобы охарактеризовать то, до чего додумались тихо-помешанные на следующий день. А пока, вечерком, они тихо-мирно поставили брагу на сухофруктах, коих был целый мешок, против чего я совершенно не возражал. Следующим утром тихопомешанные опять собрались на плес, и буквально через полчаса загремели взрывы. Оказывается, друзья решили во что бы то ни стало добраться до воды и у них действительно все было — пол-ящика взрывчатки, детонаторы, шнуры и все остальные проходческие причиндалы. Они били во льду шурф! Остановились только на трех с половиной метрах, когда конца и края не было видно, а шурф начало заливать, и по льду выкарабкиваться наверх стало проблематично. И только после этого, когда все их возможности были исчерпаны, они угомонились и сосредоточились на отдыхе и ежедневной дегустации поспевающей браги. Кроме того, Володя сочетал тихо- и буйнопомешанность и каждый день бродил по окрестностям с ружьишком. Остальные тоже находили себе какие-то необременительные занятия, — в основном, это были прогулки по окрестным горкам. А я, кроме всего прочего, частенько просто валялся на наледи, на найденном в бане не то топчане, не то лежаке, очень похожем на пляжный, обложившись толстыми литературными журналами и периодически черпая кружкой «компот» из сухофруктов, из стоящего рядом ведра. Погодка располагала к этому — днем уже становилось очень жарко, и наледь была тем самым местом, где ловился кайф. Конечно, не все время я так валялся, какая-то часть времени тоже уходила на исследование окрестностей и просто на бытовые хлопоты… Продолжение следует Алексей Жилин Рыболов Профи №6 2009г.
